sobolev
07.03.2011, 18:50
В историографии, посвященной вопросам истории отечественной картографии, неизменно подчеркивается высокий уровень развития русской картографической традиции в допетровский период, вплоть до утверждения, что «на все случаи составлялись “чертежи”». Также считается, что хотя отечественная картография XVI—XVII веков и отличалась самобытным своеобразием, роль и значение ее в системе способов репрезентации географического пространства мало чем отличались от последующего времени и современности.
Довольно распространено мнение и о самом раннем бытовании русских карт. Весьма показательными в этом отно?ении представляются суждения видного историка русских географических знаний Д.М. Лебедева:
«…для XIII—XIV столетий мы можем высказать ли?ь общие соображения о боль?ой вероятности существования русских “чертежей” и в эти отдаленные времена»; «…хотя история и не сохранила нам чертежей XV—XVI веков…, мы все же имеем для XV в. хотя и косвенные, но весьма убедительные многочисленные доказательства их существования. Для XVI же столетия в ряде документов, до?ед?их до на?его времени, встречаются уже бесспорные ссылки на множество имев?ихся в те времена рукописных чертежей…».
Устойчивое представление о мас?табности картографических работ в рассматриваемый период и, в то же время, отсутствие материальных доказательств этого неизбежно приводят к нару?ению логики суждений. Так, А.В. Постников отмечал, что
«в XVI—XVII вв. в России составление чертежей для обеспечения самых различных нужд быстро развивающегося феодального государства приобрело массовый характер, но боль?инство картографических материалов этого периода, к сожалению, не сохранилось.
По-видимому первым историком, столкнув?имся с проблемой отсутствия картографического материала, был В.Н. Татищев. Он сетовал по поводу того, что
«царь ?оан, о котором в 1552 году сказуется, что земли велел измерять и чертеж государства сделать, однако ж чертежа оного нигде не видно…».
Досаду по поводу низкой сохранности картографического материала выражают и боль?инство современных исследователей русской картографии. Всего от допетровской эпохи до нас до?ло чуть более 900 графических произведений, подавляющая часть которых, впрочем, датируется второй половиной XVII столетия . Кроме того, к картографии многие из них могут быть отнесены ли?ь с боль?ой натяжкой. Они нарочито декоративны и в практическом отно?ении не функциональны.
В то же время, в допетровской Руси самое ?ирокое распространение имели вербальные (текстовые) географические описания, представляв?ие собой либо дорожники (описания дорожных мар?рутов с указанием путевых ориентиров и расстояний между ними), либо описания земельных угодий с указанием их взаиморасположения (по местным ориентирам) и качественно-количественных характеристик. Обилие таких описаний не могло не обратить на себя внимание исследователей русской картографии. Поскольку тезис о высоком уровне развития русского картографического искусства под сомнение не ставился, наличие об?ирного корпуса текстовых документов, содержащих геопространственную информацию, приводило их к выводу, что практика переложения графического изображения в текст была едва ли не обычной для XVII столетия . Правда, вопрос о целесообразности подобной процедуры так и не был поставлен.
Наряду с этим, фиксировались и другие малопонятные моменты, связанные, например, с игнорированием карт. Так, В.С. Кусов отмечал, что
«сохранилось немало текстов, снятых с иностранных карт или извлеченных из приложений к атласам и переведенных на русский язык… но не обнаружено ни одной карты, перечерченной в XVI—XVII вв. из западноевропейского источника с переводом на русский язык надписей и топонимов» .
Факты явного пренебрежения собственно картографическим материалом в допетровской Руси так и не стали предметом специального исследования. А.В. Постников, один из немногих, кто обратил внимание на данную проблему, даже при?ел к выводу о некой цикличности в восприятии практической ценности картографии, когда «периоды преобладания карты сменялись периодами преобладания текста» . Однако причины подобной цикличности восприятия так и остались невыясненными.
Несмотря на указанные вы?е затруднения, представление о развитом картографическом искусстве в допетровской России осталось общепринятым. По всей видимости, сравнительно частое употребление в отечественных источниках XVI—XVII веков термина «чертеж» являлось важней?им и сильней?им доводом в пользу тезиса о развитости русской картографии и снимало спорадически возникающие вопросы.
Однако в данном случае, видимо, можно говорить об имеющем место презентизме, когда семантический спектр современного термина «чертеж» экстраполируется на область значений этого термина в про?лом. Приведем ли?ь некоторые примеры, иллюстрирующие многозначность определения «чертеж» в рассматриваемый период, отсутствие его непременной связи с какими-либо картографическими произведениями.
Например, под сравнительно часто встречаемыми в межевых документах «чертежами» естественнее предполагать черчение на земле, т.е. само межевание, а не черчение на бумаге, т.е. карту. В этом отно?ении интересна заверительная подпись местных старожилов при межевании земель в окрестностях Углича в 1692 году:
«А на чертеже с нами окольные люди были Углецкого уезду Городцкого стану…».
Под термином «чертеж» могли пониматься и пределы тех или иных территориальных (главным образом административных) образований. Так, в наказной памяти на строительство Красномысской слободы, датируемой 1674 годом, было указано, что
«для строения острожного и церковного и всяких жильцов дворового леса возить из за ?сети реки з бору ис чертежу Шадринской слободы…».
В самом конце XVII столетия в челобитной крестьян Новопы?минской слободы указывалось,
«будто монастырского села Покровского крестьяне в их новопы?минской слободы чертеже на зверей и птиц промы?ляют…»,
на что получили ответ монастырских крестьян, которые заявляли, что
«сверх же меж и чертежу в их пы?минские крестьянские земли они не въезжают…».
Довольно распространено мнение и о самом раннем бытовании русских карт. Весьма показательными в этом отно?ении представляются суждения видного историка русских географических знаний Д.М. Лебедева:
«…для XIII—XIV столетий мы можем высказать ли?ь общие соображения о боль?ой вероятности существования русских “чертежей” и в эти отдаленные времена»; «…хотя история и не сохранила нам чертежей XV—XVI веков…, мы все же имеем для XV в. хотя и косвенные, но весьма убедительные многочисленные доказательства их существования. Для XVI же столетия в ряде документов, до?ед?их до на?его времени, встречаются уже бесспорные ссылки на множество имев?ихся в те времена рукописных чертежей…».
Устойчивое представление о мас?табности картографических работ в рассматриваемый период и, в то же время, отсутствие материальных доказательств этого неизбежно приводят к нару?ению логики суждений. Так, А.В. Постников отмечал, что
«в XVI—XVII вв. в России составление чертежей для обеспечения самых различных нужд быстро развивающегося феодального государства приобрело массовый характер, но боль?инство картографических материалов этого периода, к сожалению, не сохранилось.
По-видимому первым историком, столкнув?имся с проблемой отсутствия картографического материала, был В.Н. Татищев. Он сетовал по поводу того, что
«царь ?оан, о котором в 1552 году сказуется, что земли велел измерять и чертеж государства сделать, однако ж чертежа оного нигде не видно…».
Досаду по поводу низкой сохранности картографического материала выражают и боль?инство современных исследователей русской картографии. Всего от допетровской эпохи до нас до?ло чуть более 900 графических произведений, подавляющая часть которых, впрочем, датируется второй половиной XVII столетия . Кроме того, к картографии многие из них могут быть отнесены ли?ь с боль?ой натяжкой. Они нарочито декоративны и в практическом отно?ении не функциональны.
В то же время, в допетровской Руси самое ?ирокое распространение имели вербальные (текстовые) географические описания, представляв?ие собой либо дорожники (описания дорожных мар?рутов с указанием путевых ориентиров и расстояний между ними), либо описания земельных угодий с указанием их взаиморасположения (по местным ориентирам) и качественно-количественных характеристик. Обилие таких описаний не могло не обратить на себя внимание исследователей русской картографии. Поскольку тезис о высоком уровне развития русского картографического искусства под сомнение не ставился, наличие об?ирного корпуса текстовых документов, содержащих геопространственную информацию, приводило их к выводу, что практика переложения графического изображения в текст была едва ли не обычной для XVII столетия . Правда, вопрос о целесообразности подобной процедуры так и не был поставлен.
Наряду с этим, фиксировались и другие малопонятные моменты, связанные, например, с игнорированием карт. Так, В.С. Кусов отмечал, что
«сохранилось немало текстов, снятых с иностранных карт или извлеченных из приложений к атласам и переведенных на русский язык… но не обнаружено ни одной карты, перечерченной в XVI—XVII вв. из западноевропейского источника с переводом на русский язык надписей и топонимов» .
Факты явного пренебрежения собственно картографическим материалом в допетровской Руси так и не стали предметом специального исследования. А.В. Постников, один из немногих, кто обратил внимание на данную проблему, даже при?ел к выводу о некой цикличности в восприятии практической ценности картографии, когда «периоды преобладания карты сменялись периодами преобладания текста» . Однако причины подобной цикличности восприятия так и остались невыясненными.
Несмотря на указанные вы?е затруднения, представление о развитом картографическом искусстве в допетровской России осталось общепринятым. По всей видимости, сравнительно частое употребление в отечественных источниках XVI—XVII веков термина «чертеж» являлось важней?им и сильней?им доводом в пользу тезиса о развитости русской картографии и снимало спорадически возникающие вопросы.
Однако в данном случае, видимо, можно говорить об имеющем место презентизме, когда семантический спектр современного термина «чертеж» экстраполируется на область значений этого термина в про?лом. Приведем ли?ь некоторые примеры, иллюстрирующие многозначность определения «чертеж» в рассматриваемый период, отсутствие его непременной связи с какими-либо картографическими произведениями.
Например, под сравнительно часто встречаемыми в межевых документах «чертежами» естественнее предполагать черчение на земле, т.е. само межевание, а не черчение на бумаге, т.е. карту. В этом отно?ении интересна заверительная подпись местных старожилов при межевании земель в окрестностях Углича в 1692 году:
«А на чертеже с нами окольные люди были Углецкого уезду Городцкого стану…».
Под термином «чертеж» могли пониматься и пределы тех или иных территориальных (главным образом административных) образований. Так, в наказной памяти на строительство Красномысской слободы, датируемой 1674 годом, было указано, что
«для строения острожного и церковного и всяких жильцов дворового леса возить из за ?сети реки з бору ис чертежу Шадринской слободы…».
В самом конце XVII столетия в челобитной крестьян Новопы?минской слободы указывалось,
«будто монастырского села Покровского крестьяне в их новопы?минской слободы чертеже на зверей и птиц промы?ляют…»,
на что получили ответ монастырских крестьян, которые заявляли, что
«сверх же меж и чертежу в их пы?минские крестьянские земли они не въезжают…».